Дебют Эдуарда Мане
В мае 1861 года знаменитый на всю Европу парижский Салон открыл свою очередную выставку. На отшибе всего представленного на ней артистического великолепия, где-то высоко под потолком, кураторы поместили полотно одного начинающего художника под названием «Испанский певец». Но, несмотря на невыигрышное место, картина приковала всеобщее внимание. Посреди однотипных салонных образов в классическом или романтическом стиле «Испанский певец» выделялся своей живостью, необычностью, даже странностью.
Изображение буквально дышало экспрессией; оно будто было быстро набросано, схвачено с натуры. Картина, написанная в довольно оригинальной манере, настолько очаровала и обаяла публику, что автору мгновенно простили все его живописные «несовершенства». Полотну отвели лучшее место на выставке, а художника жюри Салона наградило почетным отзывом.
Автора «Испанского певца» звали Эдуард Мане; и так произошла его первая встреча с публикой и критиками. Дебют был удачен, однако, как это ни странно, легкого пути к успеху молодому дарованию он не открыл. Как только первые восторги прошли, и суровые критики более пристально вгляделись в работы Мане, обнаружилось, что свой талант он использует неправильно — всего лишь для того, чтобы живописать простую, примитивную, низменную повседневность — за что был жестоко осмеян и бесцеремонно выставлен из артистического сообщества.
Мода 60-х годов 19 века диктовала свое незыблемое правило — прекрасное воплощалось в идеализированных образах, вскормленных мифами Античности и ближневосточными легендами. В будуарах, салонах и гостиных безраздельно царили одинаково безупречные венеры, правители и герои древности, гладкотелые нимфы и одалиски. Естественно, что другим изобразительным формам, которых так жаждали талантливые художники-новаторы того времени (к числу которых относил себя и Мане) — рвущимся к максимальной простоте и естественности — в приличном обществе места не нашлось. Приличное общество почитателей живописного искусства желало лишь одного — во что бы то ни стало сохранить столь любовно возведенные вокруг его рафинированного мирка стены. Эти самые стены, по выражению Эмиля Золя, Эдуард Мане и пытался пробить живописными демонстрациями красочной и богатой парижской повседневности.
Персонажей своих полотен большой оригинал Мане изображал чрезвычайно естественно и динамично, в несложных позах, в ярких красках, наложенных щедрыми, энергичными, решительными мазками. Выразительные и своеобразные, они раскрывали свою сугубую, исключительную индивидуальность. Мане писал своих современников — броско и смело; в его работах отражалось все то, что окружало художника ежедневно. Людские толпы на улицах и в садах, парижане и парижанки, бульварные певички, циркачи и оркестранты, завсегдатаи дешевых кафе, представители богемы, поэты и писатели — вот его любимцы. Узкий круг прогрессивно настроенных образованных людей рукоплескал Мане. Широкая же публика, обитающая в полумраке гостиных и кабинетов, украшенных полотнами с изображениями богов и героев, изо всех сил сопротивлялась новшеству, этому, как ей казалось, вульгарному вторжению в храм непорочной красоты, и агрессивно критиковала живописца. Что до самого Мане, то он крайне болезненно воспринимал подобное оскорбительное к себе и своему творчеству отношение. Однако, чуждый компромиссов, он упрямо следовал своей собственной трудной дорогой. «Надо быть современным и писать то, что видишь», — таким было его кредо.
Против монументального образа идеального человека, представленного на полотнах старых мастеров, Мане ставил образ прозаичного, обыкновенного, но полного жизни современного парижанина, доказывая, что он ничем не хуже классического персонажа и является фигурой столь же значительной. Вот откуда эта свобода и непосредственность, присущая живописному стилю Мане — от живого восприятия реальности, натуры, от желания впустить в свои работы максимум света и цвета. Необыкновенно чуткий колорист, он уже в ранних своих картинах отразил эту грань своего таланта — достаточно взглянуть на «Лолу из Валенсии», «Викторину Меран в наряде эспада» или на «Уличную певицу». Его пестрая толпа отдыхающих парижан на картине 1862 года «Музыка в садах Тюильри» была написана так живо, будто автор изо всех сил спешил ухватить и запечатлеть на холсте ускользающие моменты счастливого бытия, беспрерывно мелькающие и трепещущие. Эта новая манера живописи вызывала у публики нешуточную ярость, которую она буквально выплеснула на Мане, когда он осмелился выставить на всеобщее обозрение свою «Музыку» в частной галерее Мартине в 1863 году.
Но все это было ничто по сравнению с тем безобразным скандалом, который сопровождал презентацию другого его знаменитого полотна — «Завтрак на траве».
«Завтрак на траве» изображал компанию молодых людей, расположившихся на берегу реки Сены ради приятного отдыха. И все бы ничего, да милые посиделки на лоне природы возмущали своим откровенным неприличием, ибо компанию щегольски одетых мужчин разбавляла обнаженная женщина. Такого вызова общественной морали даже представить было невозможно. Чрезмерно худая, с формами бесконечно далекими от совершенства классических канонов парижская гризетка, взирающая прямо вам в глаза, абсолютно равнодушная к собственной наготе, слишком неэстетичная в своей резко и откровенно подчеркнутой светом и цветом некрасивости возмущала и шокировала. И дело было не в самом факте обнажения, а в идее и подаче. За что Мане и был подвергнут не просто осмеянию, а настоящей, жесточайшей обструкции.
Единственным, кто в этой ситуации встал на сторону Мане, был Эмиль Золя. Защищая «пробивателя стен» с яростью, едва ли не большей, чем у его оппонентов, писатель опубликовал в прессе серию статей, в которых буквально обрушился на Салон, обвиняя его в грехе однообразия. Со страниц популярных газет Золя гневно вещал о том, что «у нас есть таланты и гении, но их не видно в Салоне. Здесь две тысячи картин, но не найти и десяти личностей». Такая мощная поддержка не могла не сблизить Мане и Золя, которые вскоре стали большими друзьями. Мане даже написал портрет писателя — как персонификацию здоровой критики.
Официальная травля сблизила его и с другими изгоями от искусства — импрессионистами. Стиль их очень повлиял на Мане, подвигнув на создание множества картин на пленэре, таких, например, как «Аржантейль» или «Семья Клода Моне в саду». Импрессионистам также было отказано в доступе к официальному Салону, поэтому в 1874 году они организовали свою выставку, куда был приглашен и Мане, чтобы уже вместе со своими новыми друзьями получить очередную порцию ужасной критики.
Последние годы жизни художника
Последующие годы не принесли ему ничего хорошего. Мане серьезно заболел, но свою тяжелую болезнь переносил мужественно, продолжая исступленно работать. Расслабляться он себе не позволял. Даже в самый разгар он оставался истинным французом — неунывающим и элегантным, с вечным букетиком цветов, купленных по дороге в мастерскую. Он шутил со знакомыми и любезничал с дамами, которые и не догадывались, как глубоко он страдает.
Именно в это время литературные произведения его друга Золя вдохновили угасающего художника на создание замечательных полотен — «Служанка с кружкой пива», «У папаши Латюиля» и еще одной работы, по эмоциональному воздействию пересилившей даже скандалезный «Завтрак на траве» и прославившей Мане в веках — «Бар в Фоли Бержер».
Композиционно совершенное, это полотно отображает столь любимую Мане идею подсмотренного и пойманного момента. Бесконечно утомленная девушка за стойкой бара безразлично взирает на заполняющую банкетный зал толпу посетителей (которая отражается в зеркале за ее спиной). Усталый взгляд устремлен и на подразумеваемого клиента, и сквозь него, мимо, в никуда, внутрь себя самой. Яркие акценты (рыжая челка героини, оранжевые апельсины в вазе, золоченые горлышки бутылок с шампанским) замыкают девушку в некий треугольник, фокусирующий особое внимание именно на ее сильном и волнующем образе. Смертельно уставшая молодая барменша с, казалось бы, непроницаемым лицом, сквозь которое все-таки проступают загнанные внутрь тоска и безысходность. Эта частная драма красивой молодой женщины настолько сильно впечатляет и трогает до глубины души, что безо всякого сомнения именно «Бар в Фоли Бержер» можно считать вершиной творчества Эдуарда Мане.
К сожалению, эта работа стала не только его самым лучшим, но и последним творением в жизни. В 1883 году художник умер. Через год его друзья с огромным трудом организовали посмертную выставку, к которой проявили интерес частные коллекционеры, большей частью иностранцы. Соотечественники продолжали игнорировать Мане и после его кончины. Слава придет к нему много позже; и тогда неожиданно прозревшая Франция, восхищенно затаив дыхание, безоговорочно признает талант Эдуарда Мане своим величайшим достоянием.